Ты – простой парень из какой-то глухомани в Алабаме.
С детства тебя терзали смутные сомнения и безрадостное ощущение своего собственного потенциала, но ты его никогда не реализовывал.
В один счастливый день ты открываешь сочинения одной пары писателей. Они достаточно известны (для иностранцев), так что их книги доступны даже и в твоём городке. Это Толстой и Достоевский. Читая их, ты понимаешь: вот оно!
Это знак, которого ты ждал! Это твоя судьба – стать «русским писателем»!
Загоревшись, ты основательно штудировать эту пару до тех пор, пока ты не посчитаешь, что ты в совершенстве понял то, о чём они писали. Ты слышал, что они достаточно известны и в России, но, видимо, ими там не слишком увлекаются. (К счастью, благодаря некоторым шуткам генетики, ты случайно оказался гением). Тебе достаточно быть их преемником, но пишущим более замысловатым стилем, конечно, и для современников. И ты пишешь несколько таких книг, опубликовываешь, и люди их обожают. Люди в Алабаме подходят к тебе с гордостью и говорят, что ты обошёл Толстого.
Потом, после нескольких лет неизменно растущего успеха, приходит необычное письмо. Оно из России! Русские прочитали твои книги в переводе, и они желают принять тебя в члены Союза писателей СССР! Непостижимо, думаешь ты! Конечно, живя в глуши Алабамы, слишком трудно достать публикации современных русских писателей. Но, чёрт возьми, Толстой писал давно! Сейчас эти русские, должно быть, пишут как никто другой!
Потом прибывает посылка с современными советскими книгами, разноцветная кипа, перевязанная красной ленточкой. Ты открываешь их и – о, Боже! Они про… КОММУНИЗМ! Это всё — глупая стереотипная макулатура! О красных героях трёх метров высотой, и крепких мужиках, восторгающихся своими тракторами, и матерях, дающих сынов Отчизне, и отцах, дающих сынов Родине.
…Подавив гнев, ты разглядываешь остальные наугад – о Боже, это ужасно.
Потом звонят из «Литературной газеты» и спрашивают, хотите ли вы сделать несколько комментариев о сочинениях ваших новых товарищей. «Конечно!» — любезно выговариваешь ты. «Это ясно, как божий день, что все вы идёте не тем путём! Это не литература, а просто куча скучного агитпропного вздора, навязанного вашими тупыми тираническими издателями!
Если бы Толстой был бы жив, он бы надрал ваши беспомощные марксистские задницы! Всё это безграмотное дерьмо о героях-коммунистах и рабочих, побивающих производственные рекорды — глупые сказки, которыми не одурачить даже ребёнка! Хотите знать истинный потенциал советских писателей? Почитайте что-нибудь из моего, если сможете! Потом перезвоните!»
И, конечно, они перезвонили. Но, чёрт возьми, кто-то из шишек в Союзе Писателей вышел из себя и с позором выгнал тебя из Союза Писателей, по-всякому обозвав… сказав, что ты задаёшься, бездарный паршивый умник и орудие капитализма.
После этого ты начинаешь иногда писать, и даже критику. И, конечно, после этого ты становишься грубым и вредным.
Это было на самом деле.
За исключением того, что это был не Толстой и Достоевский. Это был Уэллс и Олаф Стапледон. Это были не русские романы, а научная фантастика, а вместо Союза Писателей – SFWA. И Алабама была Польшей. А ты был Станиславом Лемом.
Лем был вырезан из сердца Американской НФ в 1976 году. С тех пор множество других писателей покинуло SFWA, но те были исключены из-за того, что были коммунистами. Лем, разумеется, продолжил набирать широкую известность, в основном от высокопарных критиков, которых не встретишь в книжном магазине в отделе «скай-фай». Недавно был опубликован Лемовский «Макромир», сборник критических эссе. Для тех из нас, кто не был посвящён в спор в семидесятых, это книга, проливающая свет на действительное положение вещей.
Лем сравнивал себя с Робинзоном Крузо, безошибочно утверждая, что он должен был воздвигнуть всю целиком целую структуру «научной фантастики» практически с нуля. У него были древние обломки потерпевшего кораблекрушение судна Уэллса и Стапледона, находящегося под рукой, куда он совершал набег за инструментами годами позже. (Мы обладаем собранными записями благодаря копанию в мусоре его Пятницы, австралийскому критику Францу Роттенштейнеру)
Эти эссе – работа одинокого человека. Мы можем оценить усердие Лемовских попыток, как например «Структурный анализ научной фантастики»: поляк, пишущий на немецком, австрийцам о французской семантической теории. Водоворот ума. После этих сверхчеловеческих усилий взаимодействия, ты подумал, что люди должны уменьшить пропасть и стать ближе – из жалости, если не ради чего-то ещё.
Но идеология Лема, как политическая, так и литературная, просто угрожающе ужасна. То, что Лем называл научно-фантастическими книгами ничуть не похожи на американскую НФ, также как дельфин не похож на рептилию. Определённые конкурентные стычки и взбучки были неизбежны.
Лем не сильно интересовался «фантастикой» самой по себе.
Он увлёкся наукой – строением Вселенной. Краткое автобиографическое произведение «Размышление о моей жизни», прояснило, что Лем был таким с самого начала. Запалом его литературной деятельности была не литература, а медицинские тексты его отца — волшебный мир скелетов и мозгов, и разноцветных засоленных внутренностей. Самыми ранними творчеством Лема во время учёбы в средней школе были не «рассказы», а тщательная серия воображаемых документов: «сертификаты, паспорта, дипломы… зашифрованные записи и криптограммы...»
Для Лема, научная фантастика – это задокументированная на бумаге форма мысленного эксперимента — остриё познания.
Всё остальное вторично, это и есть та целеустремленность, дающая его работе её неистовую энергию. Это настоящая «литература идей», освобождающая сердце как незначительное, ненаучное, но прокалывающая череп как сосулька.
Отдаваясь своим пристрастиям, Лем возможно никогда не писал «человеческие истории». Но его основная причина для избегания этого поразительна. Массовые убийства во время нацистской оккупации Польши, как сказал Лем, привели его к такому литературному описанию человечества как вида. «В те дни были сокрушены и опровергнуты все писаные законы, до этого использовавшиеся в литературе. Безмерная тщетность человеческой жизни, оказавшейся под влиянием массовых убийств, не может быть выраженной художественными приёмами, в которых личность или небольшие группы людей составляют суть повествования».
Шокирующее утверждение, и один из тех людей в других, более счастливых, странах, задумается. Смысл этого убеждения, конечно, невероятно экстремален. Работы Лема отмечены решительным экстремизмом. Он судорожно бился за идею с энергией утопленника, хватающегося за соломинку.
Содержания, сюжет, человеческие ценности, описание характера, внутренний конфликт были целиком безжалостно отброшены.
В критике, однако, Лем продолжал жить и изучал вынесенные на берег обломки циничным взглядом.
Американская научная фантастика, сказал он, безнадёжно скомпрометирована, потому что её повествовательная структура это мусор: детективные истории, криминальные триллеры, сказки, незаконнорожденные мифы. Такие банальные и вульгарные методы полностью не подходят грандиозному масштабу научно-фантастической тематики, низводя её до дешёвых уловок эстрадного фокусника.
Лем презирал их, считая, что человек не должен искать развлечений во второстепенной магии. Станислав Лем не весельчак. Странно, но для фантаста он мало увлекался непонятным. Он не проявлял потребности в тайнах, диковинах, странностях… Он слеп к плодам воображения. Это, например, привело его к отрицанию большинства работ Борга. Лем заявлял, что «лучшие произведения Борга созданы как математические доказательства». «Это тавтология, для Лема математические доказательства – это то, к чему должны стремиться наилучшие произведения. В примечаниях к эссе Борга Лем оставил странное утверждение, что когда никто не согласится с этим, философия автоматически станет фантастикой». Литература Лема – это философия, и смена курса ради всего лишь ощущений — жульничество.
Американская научная фантастика, следовательно, есть сеть жуликов, и их деятели дурачат всех почти как продавцы змеиного жира. Лем придерживается педантизма, но бросив его в воду, когда доходит до работ Филиппа Дика: «Провидец среди шарлатанов». Разум Лема был полностью поражён чтением Дика, и он старался найти некоторые идеи, лежащие в его идеологии, которые уменьшат онтологический бред в понятном чертёже.
Это бесполезная попытка, полная снисхождения и замешательства, как у балетмейстера, анализирующего Джеймса Брауна.
Произведения пишутся очаровывать, развлекать, просвещать, передавать культурные ценности, исследовать жизнь, поведение, нравы и природу человеческого сердца. То, что Станислав Лем пишет, однако, создано сжечь умственные изъяны безжалостным когерентным светом. Как кто-то может делать это и продолжать выпускать похожую «литературу»? Лем пробовал писать романы. Романы, увы, выглядели странными, без ненаигранных персонажей в них.
Потом он обнаружил это: улыбка фортуны.
Сборники «Совершенный вакуум» и «Воображаемые магнитуды» — лемовсие шедевры. Первый содержит обзоры книг, второй — предисловия к различным научным книгам. Рассмотренные «книги» никогда не существовали в действительности, и были юмористически озаглавлены, как, например, «Некробы», написанные «Цезари Стрзибисз». Но здесь Лем нашёл литературные конструкции, не «рассказы», но соединение прозы, знакомой и приятной читателю.
Конечно, это немного сухо читать целую книгу «предисловий», которые обычно являются чудными закусками перед основным блюдом. Но это происходит из-за авторского чувства свободы, его явного наслаждения тех терний, ставших между ним и его Граалем. Эти очаровательные произведения, остроумные, оригинальные, крайне вызывающие, в высшей степени не имеющие заинтересованности у людей. Люди прочитают их лишь через десятилетия. И не потому, что они написаны как художественные произведения, а потому, что их композиция служит своему назначению со зловещим изяществом автомата.
Здесь Лем уклонился от безвозвратного выбора. Это выбор, с которым сталкивается каждый фантаст. Будет ли писатель писать Настоящие Книги, случайно оказавшиеся фантастикой, или создаст шероховатые и не поддающийся улучшению НФ-артифакты, являющиеся не «художественными произведениями», а всего лишь фантастическими текстами? Доводом в пользу первого пути будут те самые Настоящие Читатели, то есть большинство, отказывающиеся замечать неприкрытую НФ.
Как Лем должно быть ликовал, когда получил обильную издательскую рекламу от «Time» и «Newsweek» (не говоря уже о доходах после обмена валюты в Польше). Благодаря его работе как литературного критика, он околдовал американских чародеев, получив кусок пирога и съев его публично на священных страницах «NY Review of Books».
Это хороший трюк, который трудно выполнить, требующий идей, горящих так ярко, что их сияние было бы неодолимо. Этот способный одиночка достоин некоторой зависти местного Союза Писателей. Но это всего лишь трюк, и главный вопрос ещё неразрешён: «Что же такое НФ?»
И для чего это нужно?
С детства тебя терзали смутные сомнения и безрадостное ощущение своего собственного потенциала, но ты его никогда не реализовывал.
В один счастливый день ты открываешь сочинения одной пары писателей. Они достаточно известны (для иностранцев), так что их книги доступны даже и в твоём городке. Это Толстой и Достоевский. Читая их, ты понимаешь: вот оно!
Это знак, которого ты ждал! Это твоя судьба – стать «русским писателем»!
Загоревшись, ты основательно штудировать эту пару до тех пор, пока ты не посчитаешь, что ты в совершенстве понял то, о чём они писали. Ты слышал, что они достаточно известны и в России, но, видимо, ими там не слишком увлекаются. (К счастью, благодаря некоторым шуткам генетики, ты случайно оказался гением). Тебе достаточно быть их преемником, но пишущим более замысловатым стилем, конечно, и для современников. И ты пишешь несколько таких книг, опубликовываешь, и люди их обожают. Люди в Алабаме подходят к тебе с гордостью и говорят, что ты обошёл Толстого.
Потом, после нескольких лет неизменно растущего успеха, приходит необычное письмо. Оно из России! Русские прочитали твои книги в переводе, и они желают принять тебя в члены Союза писателей СССР! Непостижимо, думаешь ты! Конечно, живя в глуши Алабамы, слишком трудно достать публикации современных русских писателей. Но, чёрт возьми, Толстой писал давно! Сейчас эти русские, должно быть, пишут как никто другой!
Потом прибывает посылка с современными советскими книгами, разноцветная кипа, перевязанная красной ленточкой. Ты открываешь их и – о, Боже! Они про… КОММУНИЗМ! Это всё — глупая стереотипная макулатура! О красных героях трёх метров высотой, и крепких мужиках, восторгающихся своими тракторами, и матерях, дающих сынов Отчизне, и отцах, дающих сынов Родине.
…Подавив гнев, ты разглядываешь остальные наугад – о Боже, это ужасно.
Потом звонят из «Литературной газеты» и спрашивают, хотите ли вы сделать несколько комментариев о сочинениях ваших новых товарищей. «Конечно!» — любезно выговариваешь ты. «Это ясно, как божий день, что все вы идёте не тем путём! Это не литература, а просто куча скучного агитпропного вздора, навязанного вашими тупыми тираническими издателями!
Если бы Толстой был бы жив, он бы надрал ваши беспомощные марксистские задницы! Всё это безграмотное дерьмо о героях-коммунистах и рабочих, побивающих производственные рекорды — глупые сказки, которыми не одурачить даже ребёнка! Хотите знать истинный потенциал советских писателей? Почитайте что-нибудь из моего, если сможете! Потом перезвоните!»
И, конечно, они перезвонили. Но, чёрт возьми, кто-то из шишек в Союзе Писателей вышел из себя и с позором выгнал тебя из Союза Писателей, по-всякому обозвав… сказав, что ты задаёшься, бездарный паршивый умник и орудие капитализма.
После этого ты начинаешь иногда писать, и даже критику. И, конечно, после этого ты становишься грубым и вредным.
Это было на самом деле.
За исключением того, что это был не Толстой и Достоевский. Это был Уэллс и Олаф Стапледон. Это были не русские романы, а научная фантастика, а вместо Союза Писателей – SFWA. И Алабама была Польшей. А ты был Станиславом Лемом.
Лем был вырезан из сердца Американской НФ в 1976 году. С тех пор множество других писателей покинуло SFWA, но те были исключены из-за того, что были коммунистами. Лем, разумеется, продолжил набирать широкую известность, в основном от высокопарных критиков, которых не встретишь в книжном магазине в отделе «скай-фай». Недавно был опубликован Лемовский «Макромир», сборник критических эссе. Для тех из нас, кто не был посвящён в спор в семидесятых, это книга, проливающая свет на действительное положение вещей.
Лем сравнивал себя с Робинзоном Крузо, безошибочно утверждая, что он должен был воздвигнуть всю целиком целую структуру «научной фантастики» практически с нуля. У него были древние обломки потерпевшего кораблекрушение судна Уэллса и Стапледона, находящегося под рукой, куда он совершал набег за инструментами годами позже. (Мы обладаем собранными записями благодаря копанию в мусоре его Пятницы, австралийскому критику Францу Роттенштейнеру)
Эти эссе – работа одинокого человека. Мы можем оценить усердие Лемовских попыток, как например «Структурный анализ научной фантастики»: поляк, пишущий на немецком, австрийцам о французской семантической теории. Водоворот ума. После этих сверхчеловеческих усилий взаимодействия, ты подумал, что люди должны уменьшить пропасть и стать ближе – из жалости, если не ради чего-то ещё.
Но идеология Лема, как политическая, так и литературная, просто угрожающе ужасна. То, что Лем называл научно-фантастическими книгами ничуть не похожи на американскую НФ, также как дельфин не похож на рептилию. Определённые конкурентные стычки и взбучки были неизбежны.
Лем не сильно интересовался «фантастикой» самой по себе.
Он увлёкся наукой – строением Вселенной. Краткое автобиографическое произведение «Размышление о моей жизни», прояснило, что Лем был таким с самого начала. Запалом его литературной деятельности была не литература, а медицинские тексты его отца — волшебный мир скелетов и мозгов, и разноцветных засоленных внутренностей. Самыми ранними творчеством Лема во время учёбы в средней школе были не «рассказы», а тщательная серия воображаемых документов: «сертификаты, паспорта, дипломы… зашифрованные записи и криптограммы...»
Для Лема, научная фантастика – это задокументированная на бумаге форма мысленного эксперимента — остриё познания.
Всё остальное вторично, это и есть та целеустремленность, дающая его работе её неистовую энергию. Это настоящая «литература идей», освобождающая сердце как незначительное, ненаучное, но прокалывающая череп как сосулька.
Отдаваясь своим пристрастиям, Лем возможно никогда не писал «человеческие истории». Но его основная причина для избегания этого поразительна. Массовые убийства во время нацистской оккупации Польши, как сказал Лем, привели его к такому литературному описанию человечества как вида. «В те дни были сокрушены и опровергнуты все писаные законы, до этого использовавшиеся в литературе. Безмерная тщетность человеческой жизни, оказавшейся под влиянием массовых убийств, не может быть выраженной художественными приёмами, в которых личность или небольшие группы людей составляют суть повествования».
Шокирующее утверждение, и один из тех людей в других, более счастливых, странах, задумается. Смысл этого убеждения, конечно, невероятно экстремален. Работы Лема отмечены решительным экстремизмом. Он судорожно бился за идею с энергией утопленника, хватающегося за соломинку.
Содержания, сюжет, человеческие ценности, описание характера, внутренний конфликт были целиком безжалостно отброшены.
В критике, однако, Лем продолжал жить и изучал вынесенные на берег обломки циничным взглядом.
Американская научная фантастика, сказал он, безнадёжно скомпрометирована, потому что её повествовательная структура это мусор: детективные истории, криминальные триллеры, сказки, незаконнорожденные мифы. Такие банальные и вульгарные методы полностью не подходят грандиозному масштабу научно-фантастической тематики, низводя её до дешёвых уловок эстрадного фокусника.
Лем презирал их, считая, что человек не должен искать развлечений во второстепенной магии. Станислав Лем не весельчак. Странно, но для фантаста он мало увлекался непонятным. Он не проявлял потребности в тайнах, диковинах, странностях… Он слеп к плодам воображения. Это, например, привело его к отрицанию большинства работ Борга. Лем заявлял, что «лучшие произведения Борга созданы как математические доказательства». «Это тавтология, для Лема математические доказательства – это то, к чему должны стремиться наилучшие произведения. В примечаниях к эссе Борга Лем оставил странное утверждение, что когда никто не согласится с этим, философия автоматически станет фантастикой». Литература Лема – это философия, и смена курса ради всего лишь ощущений — жульничество.
Американская научная фантастика, следовательно, есть сеть жуликов, и их деятели дурачат всех почти как продавцы змеиного жира. Лем придерживается педантизма, но бросив его в воду, когда доходит до работ Филиппа Дика: «Провидец среди шарлатанов». Разум Лема был полностью поражён чтением Дика, и он старался найти некоторые идеи, лежащие в его идеологии, которые уменьшат онтологический бред в понятном чертёже.
Это бесполезная попытка, полная снисхождения и замешательства, как у балетмейстера, анализирующего Джеймса Брауна.
Произведения пишутся очаровывать, развлекать, просвещать, передавать культурные ценности, исследовать жизнь, поведение, нравы и природу человеческого сердца. То, что Станислав Лем пишет, однако, создано сжечь умственные изъяны безжалостным когерентным светом. Как кто-то может делать это и продолжать выпускать похожую «литературу»? Лем пробовал писать романы. Романы, увы, выглядели странными, без ненаигранных персонажей в них.
Потом он обнаружил это: улыбка фортуны.
Сборники «Совершенный вакуум» и «Воображаемые магнитуды» — лемовсие шедевры. Первый содержит обзоры книг, второй — предисловия к различным научным книгам. Рассмотренные «книги» никогда не существовали в действительности, и были юмористически озаглавлены, как, например, «Некробы», написанные «Цезари Стрзибисз». Но здесь Лем нашёл литературные конструкции, не «рассказы», но соединение прозы, знакомой и приятной читателю.
Конечно, это немного сухо читать целую книгу «предисловий», которые обычно являются чудными закусками перед основным блюдом. Но это происходит из-за авторского чувства свободы, его явного наслаждения тех терний, ставших между ним и его Граалем. Эти очаровательные произведения, остроумные, оригинальные, крайне вызывающие, в высшей степени не имеющие заинтересованности у людей. Люди прочитают их лишь через десятилетия. И не потому, что они написаны как художественные произведения, а потому, что их композиция служит своему назначению со зловещим изяществом автомата.
Здесь Лем уклонился от безвозвратного выбора. Это выбор, с которым сталкивается каждый фантаст. Будет ли писатель писать Настоящие Книги, случайно оказавшиеся фантастикой, или создаст шероховатые и не поддающийся улучшению НФ-артифакты, являющиеся не «художественными произведениями», а всего лишь фантастическими текстами? Доводом в пользу первого пути будут те самые Настоящие Читатели, то есть большинство, отказывающиеся замечать неприкрытую НФ.
Как Лем должно быть ликовал, когда получил обильную издательскую рекламу от «Time» и «Newsweek» (не говоря уже о доходах после обмена валюты в Польше). Благодаря его работе как литературного критика, он околдовал американских чародеев, получив кусок пирога и съев его публично на священных страницах «NY Review of Books».
Это хороший трюк, который трудно выполнить, требующий идей, горящих так ярко, что их сияние было бы неодолимо. Этот способный одиночка достоин некоторой зависти местного Союза Писателей. Но это всего лишь трюк, и главный вопрос ещё неразрешён: «Что же такое НФ?»
И для чего это нужно?
